На картинах Сергея Опульса Валаам, Коневец, Петербург, Афганистан, Самарканд и Ташкент, военные корабли и пустыня. Многообразие сюжетов вытекает из биографии художника: Опульс полжизни провёл в Средней Азии, прошёл афганскую войну, был послушником в северных монастырях. Он говорит о событиях многовековой давности так, словно сам был их свидетелем, и замолкает, когда речь заходит о его собственной жизни. Ему интереснее слушать других, чем рассказывать о себе. С ним сложно, но интересно…

Родился и вырос я в Ташкенте, моя семья уехала в Центральную Азию ещё до моего рождения: наша семья всегда была православной,а безбожная власть выдавливала людей из России. Мой родственник, Пётр Петрович Павлов, был зарублен большевиками, когда защищал императора, уже отрекшегося от престола. Русской Православной Церковью За рубежом он прославлен как святой вместе с другими офицерами штаба Духонина. Сколько я себя помню, всегда у нас дома праздновались двунадесятые праздники, мы ходили в храм. В Узбекистане не было такого давления на верующих, как в России, и православные храмы там не закрывали.

Храм Александра Невского в Ташкенте. Чинара
(2018, холст, масло, 60 x 50 см)

Храм Александра Невского, Троицкая церковь, которые посещала моя семья, ни дня не были в запустении. И вся русская эмиграция в Ташкенте формировалась вокруг Православной Церкви, такая общинность была хорошей поддержкой для каждого русского. Русских интеллигентных семей в Ташкенте было достаточно много. Я учился в республиканском художественном училище, и все мои преподаватели были носителями русской академической школы живописи.

Бутылка хлопкового масла (Из раннего)
(1980, холст, масло, 55 x 95 см)

По окончанию училища меня призвали в армию, точнее – я сам туда пошёл. Некоторые молодые люди уклоняются от армии, пускаются в бега, покупают справки, даже в дурдом попадают, только бы не идти служить. А я знал, что мои предки служили в Вооружённых силах, прошли фронты Великой Отечественной, поэтому для меня святым делом было пойти в армию. И хотя по своим заболеваниям я был не годен к строевой службе, но пошёл и отслужил. Я должен был сам себе доказать, что смогу выдержать все трудности.

Во время службы, когда я увидел эту систему изнутри, моё отношение к Вооружённым силам несколько изменилось. Я служил в Афганистане в вертолётных войсках особого назначения : мы занимались радиоразведкой. Ещё штатским я закончил вертолётную школу в Самарканде: с детства мечтал летать, собирал модели самолётов. Вообще служба в Афганистане очень сильно на меня повлияла.

Афганистан. У дороги.
(2013, холст, масло, 20 x 40 см)

На Афганской войне у меня как-то «растворились» все принципы, но остались ценности. Принципы-то могут поменяться с возрастом, а ценности – вечны. А еще на войне я понял, что очень зримо виден Божий промысел. Один мой товарищ тоже летал на «вертушке», карты рисовал. Как-то он уже сел в машину, а комбат вдруг говорит: «Вылезай»... «Вертушка» улетела без него и под Кандагаром разбилась, в дым, там людей не нашли. Вот такой перст судьбы...

А вообще армия, в частности авиация, может очень поломать психику тем, кто живёт без Бога. Некоторые, уходя из армии, где им приходилось убивать людей, продолжают потом убивать и в мирной жизни, становятся бандитами.

Ленинградское время

В Ленинград я приехал, когда мне было 28 лет. Мне очень хотелось жить в городе у моря. Мой батя был морским офицером, и эта стихия – водная, морская - была мне всегда близка. Я хотел писать корабли, лодки, Балтику. Город принял меня сразу, с первых дней здесь мне было очень легко.

Ленинградское время (Часы на Петропавловке)
(2005, холст, масло, 60 x 60 см)

В Англии есть поверье, если человек попадает в большие часы и видит, как работает их механизм, время будет работать на него. Больше всего мне хотелось попасть в часы на Петропавловке – самые большие и старые часы нашего города. Судьба свела меня с часовой командой из нескольких мастеров, которые раз в пятнадцать дней поднималась на башню Петропавловки, чтобы завести часы. Пока они проверяли исправность механизма, я писал.

Благодаря этой часовой команде были написаны и другие картины: с этюдником я поднимался на башню Московского вокзала, часы здания Думы.

Церковь Св.Екатерины на Невском с часовой башни Думы
(1996, картон, масло, 40 x 50 см)

Коневец

Отделившись от семьи, я не отошёл от Церкви, наоборот, вера даже усилилась, особенно когда стали повсюду восстанавливать храмы, открывать монастыри. В 1996 году у меня умер отец, очень близкий мне человек. Я присутствовал при его смерти, сам закрыл ему глаза. Это стало для меня большим потрясением. Мне было очень трудно жить так, как прежде. И я уехал на остров Коневец, в Коневецкий монастырь.

Странноприимный дом на Коневце
(2010, холст, масло, 40 x 60 см)

Остров привлекал меня ещё и тем, что там с 1922 по 1939 годы жил Карл Густав Эмиль Маннергейм. Это единственный офицер Российской Императорской армии, который встречался с Далай-ламой на Тибете. Маннергейм три года прожил в Афганистане, в Китае, в Туркменистане и то, что он был столько времени на Востоке, встречался с Далай-ламой в Лхасе, но остался православным — это мне очень важно и близко. Когда я приехал на Коневец, игуменом был отец Назарий (Лавриненко), а братия ещё не сформирована.

Маршал Маннергейм на Коневце
(2010, холст, масло, 70 x 60 см)

Тогда на острове очень живо разрабатывалась аграрная тема: огороды посажены, грядки раскопаны, росли кусты смородины. И большую часть времени я работал на огороде, «лопатил землю». А в свободное время занимался живописью. В воскресенье после Литургии попросишь благословение и идёшь писать. И очень неплохо получалось, кстати. Если ничего не есть, а только писать, какая-то благостность наступает.

Конь и Коневец
(2009, картон, масло, 30 x 40 см)

Мои картины остались на острове: у отца Назария в кабинете, в кельях у братии. Считаю, что любой человек должен уметь жертвовать, давать, дарить. И чем безоглядней отдаёшь, тем больше к тебе вернется. Через год меня поставили перед выбором: или писать прошение на послушание, или возвращаться в мир. Устав монастыря таков, что больше года в статусе трудника находиться не положено.

Коневец. Успенская часовня
(2011, холст, масло, 100 x 80 см)

Для меня не была проблемой монастырская дисциплина, по сравнению с армейской она не кажется строгой, пребывание в монастыре было для меня просто курортом. Но я считаю, что монахом нельзя «стать», монахом нужно родиться. Быть монахом, как и иконописцем, архитектором, живописцем, музыкантом – дар Божий. А быть монахом без дара Божиего очень тяжело. Поэтому я вернулся. Надо жить свою судьбу.